Весной река широко разливалась и близко подходила к тем местам, где мы в детстве пропадали целыми днями. Спустишься оврагом вниз, пройдёшь по тропинке через большой в то время бесхозный вишневый сад — и вот она, вода. Неподалёку, на берегу, лежали привязанные цепями лодки. Не раз братья Талины брали у отца ключ от замка и распашные вёсла. Мы по очереди гребли, направляя лодку сначала вдоль берега, потом на глубину. Вода была чистая, прозрачная. Плывя вдоль мостков, мы видели и траву, и затопленные грядки.
Но не только с детскими забавами связаны первые воспоминания о реке. Мы сажали картошку под лошадь на венце, где сейчас парк. Картошку мы опускали в борозды, а Николай Тимофеевич, конюх Горздравотдела, где работала мама, заваливал её плугом. Образовывалась новая борозда, мы и туда укладывали семена — и так до тех пор, пока не засаживали весь участок. Когда посадка заканчивалась и лошадь переходила на другой участок, нас отпускали к реке: те из детей сотрудников, кто был свободен, спускались с высокого венца к реке, находили на берегу плоские камешки и пускали их с размаху по воде. Они подпрыгивали, оставляя круги на поверхности реки. Мы соревновались, у кого камешек сделает больше касаний и дальше ускачет.
Как только вода сходила, мы бежали в луга. Здесь было раздолье и много дикого лука и щавеля. Мы их срывали и ели, да ещё с собой набирали, чтобы с большим аппетитом уписывать дома с хлебом и солью. Наше послевоенное детство сытым не назовёшь, и нас выручала сначала зелень лугов, а потом и «зелень» садов, потому что ждать, пока поспеют яблоки и груши, нам было невтерпёж. Была съедобная травка и на улице, с резными листьями и зелёными пресными, немного вяжущими лепёшечками. У нас на участке она до сих пор встречается, и я её не выпалываю, как память детства.
А ещё, когда в конце мая сходила полая вода, она оставляла в лугах бакалдины. Или озёра, как мы их называли. И самым нашим любимым озером было «Пистолетик», или «Наганчик». Действительно, если смотреть с нашего венца, то своими очертаниями это небольшое озерцо напоминало пистолет. Едва просыхал луг и вода чуть прогревалась, мы бежали на наш «Пистолетик». На нём все мы научились плавать — сначала по-собачьи, потом саженками. Берега были в зарослях рогоза и камыша, дно вязкое. Немного побаивались мы только пиявок, которые чёрными ленточками колыхались у берега.
Плескались до посинения
Были на реке и специально оборудованные места для купания. Это городской пляж, бассейн, а для нас, мелюзги, лягушатник, где мы плескались до посинения. Дно и стенки его были деревянными. Но сюда мы, толмачёвские, приходили довольно редко, хоть нам здесь и нравилось: белый, чистый и мелкий песок (иногда его была целая гора), недалеко пристань, на берегу большие, лежащие на боку, уже отходившие своё пароходы. За лягушатником был большой плавательный бассейн с тумбочками и дорожками. Иногда в нём взрослые спортсмены играли в водное поло, мы это всё видели.
Уже с младших классов многие из нас стали ходить в детскую спортивную школу — на гимнастику, баскетбол. И каждое лето мы уезжали вниз по Клязьме в спортивный лагерь «Спутник». Он располагался близ деревни Ботулино, на крутом берегу Клязьмы. Плыли туда на двух катерах, и это было незабываемо. Столько нового увидишь на берегах реки, а сколько интересного ещё ждало впереди, в самом лагере! Кто ехал не в первый раз, знали об этом. К берегу от нас шли большие волны. Иногда катера оглашали своей сиреной окрестности. Теперь всё это в прошлом: с какого-то момента река перестала быть судоходной — а жаль!
В лагере мы купались почти каждый день, если позволяла погода. Нам не разрешалось только переплывать на другой берег, но ходить на заплывы тем, кто постарше, разрешалось. Мы шли небольшой группой по берегу, вверх по течению, потом ныряли в прохладную воду реки, подплывали ближе к тому берегу, и течение несло нас мимо кустов. Наши тренеры не выпускали нас из поля зрения, на тот берег мы не переплывали, запретов не нарушали, и всё было нормально. Смена пролетала быстро, и мы, отдохнувшие, загоревшие и поправившиеся (как-то при взвешивании мой тренер Анатолий Васильевич Давыдов удивился, что я поправился на целых 3 килограмма за неполный месяц), снова на тех же катерах возвращались домой.
Вначале в «Спутнике» была только одна смена, в июле. Вернувшись из лагеря домой, купальный сезон мы не заканчивали — ведь у нас был ещё и август. В то время мы частенько ходили, чуть ли не всей улицей, на наш Толмачёвский пляж, «под Мысей». Нужно было пройти крутояры, где сидели рыбаки «на язя», дойти до кустов, за которыми находилась песчаная коса: в стороне, как говорится, и в людях. Нам там очень нравилось: можно было и покупаться, и порыбачить.
Я тут же поднял удилище — на крючке дёргалась большая, даже, как показалось, огромная рыба. Наши и другие незнакомые мальчишки ахнули. Это длилось мгновение — рыбина сорвалась, плюхнулась в воду и тут же ушла в глубину. Разговоров было потом много: мне улыбнулось тогда настоящее рыбацкое счастье, но действительно только улыбнулось — слегка блеснуло и исчезло, осталось лишь в памяти. Мы едва успели разглядеть рыбу: кто-то говорил, что это был налим — но только не щука, не язь и не лещ. Картинка эта у меня до сих пор перед глазами, как будто это было вчера, а уже более полувека прошло.
Крупная рыбина
Как-то в одно прекрасное лето течением принесло к нам баржу с вышкой. И надо же так получиться: она сама по себе так удачно встала на мель возле нашего пляжа, что трамплины для прыжков оказались прямо против течения. Вскоре у этого борта вымыло весь песок — образовалась глубина. Зато весь этот песок течением воды снесло к другому борту баржи, так что до неё можно было дойти по воде чуть ли не по щиколотку.
Сколько эта баржа с вышкой простояла на нашем пляже — неделю или две — не помню. Помню только, что мы ныряли, сколько хотели. До сих пор перед глазами стоит картина, как дядя Павлуша, отец двух мальчишек с соседней улицы, в больших чёрных «семейных» трусах, прыгнул «ласточкой» с пятиметровой вышки. Он сначала раскинул руки, как крылья, а у воды быстро сложил их вместе и очень удачно, без лишних брызг, головой вниз вошёл в воду. Мы так ещё не умели и прыгали, держа руки по швам, «солдатиком».
Брали сюда с собой и удочки. Однажды, в районе 2-3 часов, у меня начался сильный клёв. Я ловил на большой спуск и таскал одну за другой плотву, башклею, окуней и ершей. Буквально за полчаса наловил штук 12 средней величины рыбёшек, так что дома было что пожарить, и коту тоже был ужин.
А вообще рыбачить мы любили. Удочки делали себе сами — срезали в овраге длинный прут на удилище, ошкуривали его, вбивали два маленьких гвоздика, чтобы, замотав леску, зацепить за них крючок. Поплавки вытёсывали из куска сосновой коры, позже — из пенопласта. С вечера накапывали в овраге червей, отрезали ломоть хлеба, и вечером, накануне рыбалки, подолгу не играли на улице, чтобы утром встать пораньше. Утром — туман, роса на траве, солнце ещё не встало, а мы уже спускаемся к речке по тропинке. Ловили у кустов и в проводку, и на большой спуск. Без улова домой не возвращались — всегда что-то да поймаешь.
Помню, как мне впервые попалась на крючок крупная рыбина. Это случилось на городском мосту, но не на разводном, понтонном, а рядом, на деревянном — через Старицу. У меня клюнуло — поплавок резко ушёл под воду. Я тут же поднял удилище — на крючке дёргалась большая, даже, как показалось, огромная рыба. Наши и другие незнакомые мальчишки ахнули. Это длилось мгновение — рыбина сорвалась, плюхнулась в воду и тут же ушла в глубину. Разговоров было потом много: мне улыбнулось тогда настоящее рыбацкое счастье, но действительно только улыбнулось — слегка блеснуло и исчезло, осталось лишь в памяти. Мы едва успели разглядеть рыбу: кто-то говорил, что это был налим, но только не щука, не язь и не лещ. Картинка эта у меня до сих пор перед глазами, как будто это было вчера, а уже более полувека прошло. Удивительное всё-таки свойство памяти — хранить целые пласты жизни в полной сохранности.
Под звёздным небом
Осталось в памяти и путешествие по Клязьме на лодке. Мы оканчивали восьмой класс, готовились к экзаменам, но успевали иногда сбегать на озеро окунуться — до реки было дольше, а времени — в обрез. Во время одной такой вылазки мы нашли в лугах старую лодку. Подлатали её, волоком оттащили к реке и спрятали в кустах. Заранее закупили продукты: хлеб, консервы, несколько бутылок красного вина. Получив в школе на торжественном вечере свидетельства об окончании восьми классов, не оставшись на танцы, мы заспешили домой, переоделись в походную одежду, взяли рюкзаки и сумки и спустились оврагом в луга, а там по тропинке к реке.
Наша лодка, укрытая ветками тальника, была на месте. Распашных вёсел у нас не было, имелись вытесанные из досок метровые кормовые весла. Прихватили мы с собой и удочки с наживкой. Уже темнело, когда мы отчалили. Привлекать к себе внимание не хотели — мало ли что, тем более шли мы на самодельных вёслах, а это нарушение правил навигации. Наступила ночь, и мы плыли под звёздным небом. Всё было нормально, но лодка сильно протекала, и мы не успевали отчерпывать воду консервной жестянкой. Лидерство в нашей команде захватил конопатый Вовка Бобров. Он сидел на корме и не только рулил, но и распоряжался нами на своё усмотрение. Не сразу, но всё-таки мы поняли, что он говорит по делу, и стали его слушаться. Виду он не показывал, но чувствовалось, что роль лидера ему по душе.
Мы ещё заранее решили доплыть до Ботулина, где был наш спортлагерь, и там от души порыбачить и отдохнуть от школы, от экзаменов — от всего. Приплыли ещё ночью, в темноте, причалили к противоположному берегу: одни стали строить шалаш, другие пошли рыбачить, чтобы поймать что-то на завтрак. Уже начало светать — время самого клёва, и всё бы хорошо, но тут начался дождик, который постепенно разошёлся и превратился в настоящий ливень. Мы смотали удочки и залезли в шалаш, который не защищал от дождя. Небо всё было сплошь затянуто дождевыми тучами — и мы промокли до нитки. Оставаться дольше в шалаше не было смысла — мы перетаскали вещи снова в лодку и поплыли на тот берег, где был лагерь. Быстро орудуя самодельными вёслами, переплыли реку, лодку вытащили на песок, забрали весь свой скарб и мокрые, продрогшие, поднялись в гору.
Нам повезло: в лагере готовились принять первую смену, и нас встретил знакомый сторож, житель деревни Ботулино дядя Паша. Мы вместе с ним растопили плиту на кухне, чтобы обсушиться и обогреться, открыли консервы, откупорили несколько бутылок красного вина. После такой трапезы настроение у нас немного улучшилось, но рыбалка всё-таки сорвалась: дождик лил как из ведра и не думал заканчиваться, только иногда становился чуть потише. Но дядя Паша сказал, что дождик надолго зарядил. Ловить в прямом и переносном смысле было нечего. Мы сказали сторожу, что оставляем лодку — может, кому пригодится, — а сами, выждав, когда дождик немного приутих, отправились на автобус, до которого нужно было еще дойти.
После восьмого класса мы с другом Володей Марковым перешли в другую школу, в класс с математическим уклоном. Углублённое изучение математики на уроках и факультативах, занятия в секции баскетбола в спортшколе — всё это делало нашу жизнь насыщенной до предела. Но вот, наконец, лето. Мы с одноклассниками идём на пляж, за мост. Жёлтый горячий песок, синее небо с медленно плывущими белыми облаками… Лежишь, читаешь журнал «Наука и жизнь», мечтаешь о чём-то. Рядом с тобой твои одноклассники — будущие физики, химики, биологи, лётчики, моряки, врачи, учителя, инженеры. Через год весь наш класс поступил в высшие учебные заведения Москвы, Ленинграда, Горького — кто куда, а пока мы всего лишь мальчишки-старшеклассники, влюблённые в своих девчонок-одноклассниц, которые не просто умны и красивы, а чрезвычайно умны и просто обворожительны. Одна Валя Романова чего стоит!
Вдалеке звучит сирена, подходит катер-путеец, разводят мост. Катер проходит мимо нашего берега, мы как один вскакиваем и бежим к воде, ныряем в уже набегающие волны.
Самые отважные всегда стараются подплыть поближе к путейцу, чтобы покачаться на самой высокой волне. Пройдёт много-много лет, и мы сами окажемся на борту такого вот катера. Его приобретёт наш одноклассник, бывший лётчик, летавший на Севере, Николай Шепуров. И пройдём мы малым ходом мимо того пляжа юности, зайдём в старицу нашего детства, где доктор наук, биолог Юра Краснов со товарищи будет ловить раков, вспоминая детство своё босоногое. И наловят они, и отварят, и всем достанется вкусить от этого улова. Только не было уже безоблачным то плаванье, кого-то уже не досчитывался экипаж 10 «б» 1968 года выпуска. А не так давно не стало и самого капитана того корабля, Коли Шепурова.
Большая вода и луга цветущие
Мы-то сами живём на горе, рекой любуемся с венца, а ведь целые улицы и даже районы находятся в непосредственной близости от реки, не говоря уже о жителях Заречья. Вот они могли бы порассказать, наверняка, немало интересного. Наши родственники жили на улице Заливной, в доме рядом с пристанью (сейчас в нём живут их внуки и правнуки). Мы роднились, дружили семьями. Дядя Юра работал в плавмастерских прорабства реки Клязьмы, его все знали и уважали. Когда мы строились, он помогал нам всем, за чем бы мы к нему ни обращались. Я тоже старался помогать ему: вместе с ним мы копали огород под картошку. Они сажали чуть ли не на месяц позже нас — ждали, когда земля просохнет и можно будет «влезть» в огород. Дядя Юра уровень разлива всегда определял сам: набивал снегом стакан на Евдокию и по количеству растаявшей воды мог точно сказать, каким будет разлив.
В тот год о котором сейчас вспоминаю, по его прогнозам ожидалась большая вода, и они перевезли все сыпучие продукты (песок, крупу) к нам. Даже попросили взять кудлатую собачонку Дружка на время. Когда я пришёл за собачкой, вода уже прибывала и Лепиловым прямо в коридоре делали из свежего тёса мостки. Мне отдали Дружка, я повёл его на поводке к себе в Толмачёво. Сейчас таких разливов давно уже нет, разве что у краеведов сохранились фотографии, когда по центральной площади на лодках в разлив передвигались.
И ещё один большой жизненный пласт связал нашу семью с рекой. В лихие 90-е, когда мы не жили, а выживали, многие вернулись к натуральному хозяйству — обзавелись какой-либо живностью. Мы, например, стали держать корову. В Толмачеве было большое стадо, и как только река входила в свои берега, пастухи начинали гонять коров в омытые разливом заливные луга с сочной свежей травой. А до этого мы выходили с вёдрами и лопатами очищать склоны венца от банок, склянок и, как говорится, рваных калош. До сих пор у меня в голове не укладывается, как люди могут засорять красоту, любоваться которой и жители специально приезжают сюда, и гостей города мы привозим, ведь венец — это наше достояние.
Именно благодаря нам, коровникам, в начале лета венец бывал очищенным от мусора, а наши коровки спокойно спускались по тропкам вдоль откоса. Доить на полдни мы приходили обычно к реке. Сенокосы справляли тоже в лугах: у реки и за рекой. Возле деревни Иванихи, а потом и на старице, в петринских лугах, поражавших своим разнотравьем. Помню, как во время последнего сенокоса именно здесь меня посетило ощущение земного рая. Я был один в лугах: из нашего общества здесь уже никто не косил, многие отдали мне свои паи. Я приезжал на велосипеде чуть свет и косил в свое удовольствие, пока была роса. Потом шёл купаться на Серебрянку, озеро с вязким дном и прозрачной холодной водой, или на старицу. Охладившись и отдохнув, косил снова, до полудня, но уже с некоторым напрягом, иногда помогая себе песней. Косил в плавках; загорал при этом, как Маугли. В полдень делал перерыв: пил укрытое в теньке прохладное молоко от своей коровы — напиток, прямо скажу, божественный, потом уже ничего подобного не встречал, — заедал его белым батоном. Одним словом, ощущал себя Адамом в первозданном земном раю.
И там же, примерно 10 лет спустя, я испытал прямо противоположное ощущение, когда перед сенокосной порой пришёл в те луга, но не косить, а позагорать и искупаться в реке. Там, на старице, есть хороший пляж с чистым песком. Цветущие луга были великолепны, но мы уже не держали корову — наше Толмачёвское общество, да и не только наше, прекратило своё существование. Я лежал на пляже, читал «Код Да Винчи» Брауна. Меня настораживал запах канализации, который шёл не откуда-нибудь, а от реки. Я подошёл к воде: по реке плыла какая-то грязь, заходить в эту сточную канаву не было никакого желания. Но было жарко, хотелось обязательно окунуться, и я вспомнил про Серебрянку. Как хорошо было нырнуть в озеро с чистой прохладной водой, поплавать не спеша вдоль заросшего камышами бepera!..
* * *
И всё-таки заканчивать приходится на грустной ноте. Во что мы превратили нашу реку, другие реки? Смотришь внимательно телепередачи, посвящённые проблеме воды на планете Земля, — и оторопь берёт: называются пугающие цифры и даты. В одной такой передаче точкой невозврата назван 2030 год, если мы не изменим нашего дико потребительского отношения к воде. Сколько до этой грозной даты осталось? Всего 13 лет — жизнь подростка. Пока ещё не поздно, нужно бить во все колокола, чтобы наша голубая цветущая планета не превратилась в безжизненную пустыню.
Комментарии