Оттолкнусь от уже замеченного мной разночтения (об этом был материал на страницах «Маяка») 12-й строки ХХ строфы 1 главы «Евгения Онегина». В моем 5-томнике Пушкина, вышедшем в 1994 году (ровно 30 лет назад) в Санкт-Петербурге в издательстве «Библиополис», напечатано: «летит, как пух из уст Эола», тогда как во всех других изданиях (всех, что мне довелось когда-либо держать в руках), строка читалась так: «Летит, как пух от уст Эола». Буквально в следующей 2 главе 9 строку 33 строфы читаем: «Корсет, альбом, княжну Полину», а надо «княжну Алину», как Пушкин написал, и никак иначе.
Пожалуй, в дальнейшем надо будет пересмотреть весь текст «Онегина» этого издания, потому что и в 3 главе наткнулся на еще одно искажение Пушкина. Всем известные строки:
«Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю…».
Читается как какая-то абракадабра:
«Из уст румяных без улыбки…»
и т.д. Ох уж эти уста!
Пушкинский «Евгений Онегин» всегда привлекал внимание режиссёров театра и кино. Так, на сцене Владимирского драмтеатра был в свое время поставлен спектакль «О Е». Название прозрачно напоминает место из романа:
«Татьяна у окна стояла,
На стёкла хладные дыша,
Задумчиво, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель: О. да Е.»
Постановка эта очень осовременена, многие сцены условны, дуэль, например. Пушкинская Татьяна пишет письмо единым духом, оно созрело в ней и выливается прямо из сердца. Театральная Татьяна начинает писать, комкает написанное и бросает на пол. И так несколько раз, так что вся середина сцены оказывается в скомканных листках почтовой бумаги, а сама «писательница» злая, нервная какая-то. Сцена объяснения с Онегиным вообще «финиш»: он приходит к ней босиком с закатанными до колен брюками, со штиблетами в руках, садится (перед дамой!) на пятую точку и что-то там говорит. Да вы что, ребята?! В общем, Пушкинский шедевр переформатировали, героев перекодировали. Текст? С ним тоже что-то сделали.
Можно было бы и не писать об этом спектакле: мало ли как над классикой глумятся нынешние постановщики, имя которым легион. Но и здесь меня, как театрала старого покроя, порадовала сцена с участием наших земляков, ведущих артистов театра Анатолия Шалухина и Анны Лузгиной. Роли у них здесь не главные они – родители Татьяны и Ольги, но как они их сыграли! Как сумели наполнить душевной теплотой, каким-то вечерним тихим светом семейную деревенскую идиллию! Это никогда не забудется. Потом, если Ларина-старшая появляется на сцене во всех постановках оперы Петра Ильича Чайковского «Евгений Онегин», то Ларин-отец – нигде и никогда. Он и у Пушкина мелькает лишь в нескольких строфах 2 главы и только на заднем плане, потом и вовсе уходит из романа в мир иной, и Пушкин только тогда открывает нам его имя в могильной эпитафии:
Но разве это не новаторство в лучшем смысле этого слова, вывести на подмостки персонажа, которого никто до этого не выводил. У Анатолия Шалухина немало весомых блестящих ролей, но эта эпизодическая роль без слов, на мой взгляд, одна из лучших. Большой актер и в маленькой роли остаётся им. Я уже не говорю об Анне Лузгиной, которую через короткое время ввели на роль Татьяны. И, думается, она нашла нужные краски для этой роли, поскольку Владимирская драма получала именно за этот спектакль престижные театральные призы.
И коль скоро речь идет о «Евгении Онегине», то хочется сказать, что отрывки из него звучали во время очередной «Библионочи» в ИПБЦ «Интеллект». Особенно впечатлило чтение (наизусть, разумеется) письма Татьяны Онегину старшеклассницей школы №3 Полиной Кубаревой. Мы как-то особо не задумываемся, а ведь это вершина лирики поэта. Пушкинисты до сих пор спорят, что это: чисто Пушкинское творенье или некая стилизация? Поэт был хорошо знаком с женскими образцами эпистолярного жанра в западноевропейской литературе (об этом немало исследований). Сам Пушкин был получателем письма от влюбленной в него девочки (Маши Раевской).
Но прежде чем дать нам прочитать «посланье Тани», поэт не спешит, а как будто совершает ритуальный танец, он «проходится» пером по современным ему «причудницам большого света» и не только:
«Я знал красавиц недоступных,
Холодных чистых, как зима».
Или: «Среди поклонников послушных
Других причудниц я встречал».
Или: «Кокетка судит хладнокровно,
Татьяна любит, не шутя».
Круги сужаются. Пушкин медлит, предупреждает:
Действительно ведь:
«Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски».
Еще следуют две с половиной строфы о языковых проблемах. И вот, казалось бы, все условия обговорены:
«Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей
Я слово дал, и что ж? ей-ей
Теперь готов уж отказаться».
В чем дело? Оказывается, поэт хотел бы с поклоном попросить собрата по перу Баратынского перевести письмо страстной девы, но тот далеко – «средь хладных финских скал». Делать нечего. Нам же нужно полностью довериться Пушкину, а главное, вчитаться в 21 строфу, за которой сразу следует, нарушая строфику романа, само письмо Татьяны к Онегину.
«Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу…».
Для поэта остается тайной, откуда взялась эта зрелость и полнота чувств у этой влюбленной девочки:
«Кто ей внушил и эту нежность,
И слов любезную небрежность…» и т.д., и т.д. Автор откровенно признается:
«Я не могу понять. Но вот
Неполный, слабый перевод,
С живой картины список бледный
Или разыгранный Фрейшиц
Перстами робких учениц».
Как! Гениальный поэт сравнивает себя с робкими ученицами?! А вот так. Зато он нас подводит к той художественной аномалии, которая только по плечу лишь гению. Мы здесь имеем дело с сердечными токами высокого напряжения. Когда-то гениальный Никола Тесла мечтал о беспроводной передаче электричества на расстояние. Тут тоже нечто подобное. Сердечные бури передаются нам через пространства и время. И Пушкин понимал, что «вышло из пера его». Недаром читавшая письмо Татьяны на акции «Библионочь» Полина Кубарева пережила, закончив чтение, сильнейший стресс и не сразу пришла в себя. Но это чтение нужно было слышать. Браво, Полина! Браво, Пушкин!
Комментарии