Слёту приходят на ум строчки про театр из 1 главы «Евгения Онегина»: «Волшебный край, там в стары годы Сатиры смелый властелин, Блистал Фонвизин, друг свободы…». Или об актрисах: «Мои богини! Что вы? Где вы?.. Услышу ль вновь я ваши хоры?». И далее строка, определившая суть нашего балета на века вперед: «Узрю ли русской Терпсихоры Душой исполненный полёт?». А эту строфу нельзя не привести полностью:
ХХ
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьёт, то разовьёт,
И быстрой ножкой ножку бьёт.
Какие бы издания «Евгения Онегина» ни приходилось листать, строфа эта была неизменна. А как по-другому? Ведь у Пушкина каждое слово выверено. И вот однажды в пятитомнике Пушкина, вышедшем в Санкт-Петербурге в 1994 году в издательстве «Библиополис», третья снизу строка резанула слух: «Летит, как пух из уст Эола». Сочетанье звуков «из уст» показалось чудовищным диссонансом, а смысловая составляющая нелепой. Почему-то вспомнилось детское ощущение, когда впервые становишься жертвой розыгрыша. Тебе предлагают спрятать на себе частичку стебелька пушистого одуванчика, только что сорванного. Ты прячешь, а твой визави начинает якобы искать, смотрит в карманах, везде и не находит. Просит открыть рот – уж не там ли ты спрятал этот горький стебелёк? И в этот момент ловким движением тыкает тебе в рот пушистую головку одуванчика. Все вокруг смеются, а ты отплевываешь намоченный слюной пух одуванчика.
Да мокрый пух ни из каких уст не полетит, даже из эоловых. Откуда взялась такая нелепая строчка в «питерской» книжке, комментарии молчат. Зато дотошные пушкинисты выяснили, о каком именно балете идёт речь. По словам Ю. Слонимского, которые приводит Ю. Лотман в своих комментариях к «Евгению Онегину», это балет Дидло «Хензи и Тао». Даже известно, что он шел 30 октября 1819 года и что Пушкин, опоздав на этот спектакль, вел в театре антиправительственные разговоры. Нет в комментариях ни слова, что существуют два варианта строки, да и не мог человек с абсолютным поэтическим слухом написать «из уст».
К слову сказать, в своем журнале «Современник» Пушкин в 1836 году опубликовал подборку присланных из Германии стихотворений Фёдора Тютчева, в том числе и знаменитого «Цицерона» со строкой «Счастлив, кто посетил сей мир В его минуты роковые». Тогда как в ранней редакции Тютчева было: «Блажен, кто посетил сей мир…». До сих пор в разных сборниках произведение печатается и так, и так, но в комментариях есть отсылка на вариативность. Здесь же такого ничего нет, и пришла мысль об опечатке, которая и успокоила меня до поры до времени. Пока в передаче «Рассказы из русской истории», говоря о личности А.С. Грибоедова, не выступил экс-министр культуры Владимир Мединский. В частности, речь шла об увлечении автора пьесы «Горе от ума» театром вообще и балетом в частности. Вновь всплыло имя балерины Авдотьи Ильиничны Истоминой, известной красавицы своего времени. Сам Пушкин был в нее влюблен, тем более, они были ровесниками, появившись на свет в 1799 году. Позже, когда Пушкин был в ссылке, Дидло поставил балет по его «Кавказскому пленнику», и партию черкешенки в нем танцевала Истомина, что изгнаннику было вдвойне приятно. Ну а Мединский не забыл рассказать о кровавой дуэли из-за Истоминой, в которую был вовлечен и Грибоедов, процитировал ХХ строфу из «Евгения Онегина» — и, о ужас, с этим самым «из уст».
Ещё интересно, что это за чудак такой Эол, который по этой «неправильной» версии полный рот пуха выпускает из своих уст? В «Путеводителе по Пушкину» М.К. Азадовского (издательство «Эксмо») коротко сказано: «Эол – в греческой мифологии бог ветров, повелитель бурь». Сама же греческая мифология называет двух Эолов. Один – родоначальник греческого племени эолян, сын Эллина, внук Девкалиона (или даже самого Зевса). Другой — живший на острове Эолия «повелитель ветров, которые он иногда выпускал на волю». У Пушкина это олицетворение ветра вообще, и балерина в прыжке летит над сценой как пух от дуновения его уст. Вот и все. Пушкина искажать не надо!
А вот дополнить неплохо бы было. Точнее сказать, очень бы хотелось закончить одно гениальное его стихотворение 1830 года, чтобы читать его вслух, на аудиторию, ведь не прочитаешь же: «Как… пустыня И как алтарь без божества». Стоит немного напрячь воображение и задуматься: без чего же пустыня была бы мертва? Без источника воды, без прохлады зелени, и все это соединяется в одном слове «оазис». Теперь приведу полностью стихотворение с новой вставкой:
* * *
Два чувства дивно близки нам –
В них обретает сердце пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века,
По воле Бога самого,
Самостоянье человека
И всё величие его.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как без оазиса пустыня
И как алтарь без божества.
Слово это, на мой взгляд, здесь подходит идеально, даже два близко звучащих «з» не нарушают гармонии. В первом случае «без» мы слышим звенящий мертвенный зной пустыни, во втором — звонкий говор прохладных родников живительного островка зелени. По крайней мере, буду при случае декламировать «Два чувства» вместе с другими любимыми стихами великого поэта. Ведь настоящая поэзия должна звучать, тем более стихи Пушкина, создателя нашего литературного языка.
Также хотелось бы сказать о стихотворении, которое готов был написать Пушкин, поскольку тема его живо затронула, но не написал, так как его написал старший друг Пушкина, собрат по литературному творчеству князь Петр Андреевич Вяземский. У Вяземского оно называется «Сибирякову», по жанру – послание. Предыстория такова. У рязанского предводителя дворянства Маслова был крепостной кондитер Сибиряков, который писал стихи, и хотел выкупиться на волю. В его судьбе принимали участие братья Н.И. и А.И. Тургеневы, П.А. Вяземский и даже губернатор Петербурга граф Милорадович, герой войны 1812 года.
Несмотря на это, корыстолюбивый Маслов потребовал 10 тысяч за крепостного кондитера (огромные по тем временам деньги), якобы необходимые ему на обучение собственных детей. Сумму в итоге собрали, Сибирякова выкупили на свободу.
Вяземский находился на службе в Варшаве, и ему из Петербурга писал А.Н. Тургенев: «Вчера читал я княгине Голицыной стихи твои и был свидетелем Пушкина восхищения и одобрения… Пушкин бесится, что отнял у него такой богатый сюжет, а я этому рад; ибо он пересолил бы самое негодование». Стихотворение Вяземского было умеренно либерального толка, и то далеко не сразу было напечатано из-за цензурных соображений. Что уж говорить о Пушкине, который «пересолил бы», по выражению А.Н. Тургенева. Но мы-то знаем, как благодаря этому пересолу его свободолюбивая лирика дошла до наших дней. И со школьной скамьи помним следующие строки:
Товарищ, верь, взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья,
Напишут наши имена.
С Вяземским у Пушкина была настоящая дружба — даже в литературном творчестве. Вяземский писал в стихотворении «Простоволосая головка»:
Всё в ней так молодо, так живо,
Так не похоже на других,
Так поэтически игриво,
Как Пушкина весёлый стих.
А Пушкин в свою очередь восхищался поэзией Вяземского. Взял эпиграфом к первой главе «Евгения Онегина» строчку из «Первого снега» Вяземского: «И жить торопится, и чувствовать спешит». «Морозной пылью сребрится его бобровый воротник», — тоже поэтическая перекличка. Наконец, собрата по перу помянул в 49-й строфе 7 главы «Онегина»:
У скучной тётки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел.
Стихотворение Вяземского «Сибирякову» знают единицы. Все-таки слог его тяжеловат, изобилует славянизмами, да и длинно чересчур.
Кто мыслит, тот могущ, а кто могущ – свободен.
Пусть рабствует в пыли лишь тот, кто рабству сроден.
То, что Вяземский «перехватил» тему у Пушкина, и тот не написал стихотворения, может и к лучшему. Ведь Сибиряков, получив свободу, вскоре оставил занятия литературой по причине отсутствия дарования. Поступил на сцену, был сначала актером, потом — суфлером. Нам же дорог факт, что вольнолюбивый Пушкин готов был пером служить освобождению крепостного стихотворца. Таким мы его знаем и любим.
Комментарии